В прошлом веке… Рассказы, эссе - Александръ Дунаенко

Так вот, насчёт отсутствия мяса Михаил Николаевич объяснил нам: вообще-то жить мы стали лучше. И, от хорошей нашей жизни, стали больше есть мяса и прочих деликатесов. Вот почему на прилавках сейчас так пусто. Больше стали есть! И – вкуснее!

Мы смотрели на лоснящееся лицо нашего начальника, и вредные политические сомнения, если до того у кого-нибудь и закрадывались, благополучно рассеивались.

Наше вынужденное бездействие выпало на жаркие летние месяцы. Как раз, когда на селе шла ежегодная битва за сено.

Воевать за сено повезли и нас.

Байганинский район. По бескрайним подстриженным полям разбросаны тюки прессованного сена. Их нужно было вилами забрасывать на прицеп. В тени термометр показывал сорок. Естественно, работали мы без зонтиков. Питание – супы, каши и много мяса. Рядом обычная для тех мест речка – цепь продолговатых глубоких водоёмчиков, связанных между собой зарослями камыша. Вода – чистейшая. Хоть пей, хоть купайся, хоть уху в этой воде вари.

В общем, был у нас этакий санаторий с элементами принуждения. Хочешь не хочешь, а селскому хозяйству помогай, а за это купайся, загорай и кушай натуральную, без всяких вредных добавок, деревенскую пищу.

В эти дни я научился материться.

Был с нами телеоператор, Пётр Фаддеевич. И – Ах! Как красиво он матерился! Это была просто песня! Я прямо заслушивался Петра Фаддеевича. Ни до, ни после я не слышал такого красивого, художественного, мата.

Уже вернувшись из Байганинского района, я долго ловил себя на том, что уже и у меня наполовину вырывалось изо рта начало бесценного обсценного созвучия. Но я задерживал его, прикусывал. Потому что употребление ненормативной лексики всегда было противу правил, установленных внутри меня. Но Пётр Фаддеевич наглядно в своих факультативах показал мне когда-то, что в русском языке нет слов плохих, как и нет самых хороших. Главное – чтобы каждое слово было к месту.

А найти место шершавому, занозистому, неудобному, острому русскому слову доступно только Мастеру…

В эти же знойные байганинские дни возник у меня нестерпимый писательский зуд. Ничего не мог с собой поделать. Рука рвалась к перу, искала его. А потом они вместе набрасывались на любой подходящий кусок бумаги.

В часы обеда, в перерывах я садился за стол, либо распрямлял листок на каком-нибудь ящике и писал своего «Джузеппе»:

«От холода посинело небо. Ветер уносил в обрывки облаков сморщенные осенние листья. Долго не было дождя, и они высыхали, скрючивались, так и не успев пожелтеть. Они умирали молодыми…»

Я много чего тогда там наворотил:

– Я уезжаю, Хуанита. И только это пришёл тебе сказать.

– Куда?

– Не имеет значения. Ты по-прежнему любишь меня?

– О – о – о!

Поцелуй. И ещё. И ещё. По губам. По лицу. По щекам. Почему она не целует в солнечное сплетение?..

– Как всегда – ты блеск и великолепие. Я от тебя в восторге. Прощай…

– До свидания, Джузеппе…

Лестница. Зубы ступенек. Арка небесного свода…

Свободу! Свободу Луису Корвалану! Руки прочь от Вьетнама! Они же там рис выращивают! Тоже жить хотят!..»

Газеты, радио своими воспитательными слоганами всюду нас сопровождали. И короткая жизнь моего Джузеппе так же проходила под их аккомпанемент:

«Президент Никсон вылетел во Францию… Киссинджер вынужден оставить свои дела на Ближнем Востоке… Лично Леониду Ильичу… Отпустите Анжелу Дэвис! Что вы там с ней делаете? Больше продукции, высшего качества с наименьшими затратами!..».

Наши дорогие, незабываемые 70-е. Когда не было колбасы, но было осознание, что мы самые сильные и самые справедливые…

Почему-то именно в это счастливое время моему Джузеппе приходили в голову мысли, чуждые сознанию советского человека. Может, потому, что он был Джузеппе и, видимо не совсем советский?..

«Жизнь… Она даётся один раз. И смерть тоже. У человека не получается быть хозяином своей жизни. А… смерти?

Среди зверей неудачников пожирают более сильные, более удачливые. У нас давно нет людоедов. Теперь у людей всё выглядит по-умному. Им не зря даны мозги. Они сами убивают себя, несмотря на то, что их мясо никто не будет есть.

Человек – продукт общества. Общество обеспечивает и определённый процент самоубийц. Общество всегда сильнее самого сильного. Общество растит, воспитывает, общество убивает людей…».

В общем – вот такое… Вокруг сено, жара, зной, лексика – больше обыкновенная, чем художественная, а у меня – Джузеппе…

А потом мы вернулись. Техники настроили диковинную ПТС, и в эфир опять стали регулярно выходить передачи Актюбинского телевидения.

Чем хорошо, чем замечательно провинциальное телевидение, так это тем, что на нём в роли телезвезды можно использовать себя напрямую. Меня приняли на работу редактором молодёжных программ. «Редактор» – это так называлась должность. На самом деле ты был и корреспондент, и сценарист своих передач. И – если было желание – и ведущий.

На больших студиях для того, чтобы получить право выходить в эфир, нужно пройти много ступенек.

Рассказывали, что из какой-то столицы однажды приехала съёмочная группа. И кого там только не было! Даже специальный человек, который у оператора в камере объектив кисточкой протирал!

В провинции наши кинооператоры сами себе и объективы протирали, и камеры, если поломка несложная, сами себе ремонтировали.

Ну и – редактор телепрограмм тоже был вынужден быть личностью универсальной.

Актюбинское телевидение 60-х 70-х гг. представляло собой весьма творческую организацию. Создавали студию любители-энтузиасты, поэтому коллектив был пропитан духом слегка возможного авантюризма, желанием придумать что-нибудь передовое и свеженькое. Естественно, в рамках дозволенного.

Я был человеком новым. Молодым. И потому мне больше, чем другим хотелось новизны и авангарда. Когда главный редактор Геннадий Иванович сказал, что нужно сделать передачу про студенческие строительные отряды, я сразу кинулся исполнять. Естественно, моя передаче не должна была содержать штампов, быть увлекательной, интересной.

Конец ознакомительного фрагмента.